Дум принимает приглашения Старк в надежде на некоторый перфоманс, как минимум, призванный доказать его злодейскую сущность, как максимум — Виктор ждет ловушки. И первое, и второе может стать хорошим развлечением и тренировкой в софистике, потому что сейчас Виктор фон Дум — законопослушный член общества, щедрый пожертвователь фондов, добрый друг вдов и сирот.

Латверия открылась миру всего несколько месяцев назад, начав принимать на своей территории туристов и беженцев. В конце концов, не ему, родившемуся в цыганском таборе, обвинять странников и беглецов, но последних, впрочем, вместе с некоторыми льготами ждала работа — реальная работа на стройке растущей столицы, в полях, в животноводстве. Инфантилизм и иждивенство в его стране влекло административные последствия от штрафа до заключения и депортации из страны.

Виктор застегивает запонки и оглаживает кончиками пальцев лежащую на подставке металлическую маску, подмигнувшую ему отблеском света. После череды пластических операций его лицо перестало вызывать ужас, но маска Дума всегда была для него больше, чем ширма, которой он отгораживался от мира. Одна из сторон его личности, сила, приведшая его к вершине пищевой цепи, что он занимает сейчас, помощник, опора, мерило его ненависти, предвестник его ярости.

Сегодня он в ней не нуждается, сегодня не предвидится ничего, с чем Виктор не справился бы сам.

~ • ~

Виктору душно. От обступивших его людей, от фальшивых улыбок и фальшивых лиц, скроенных пластическими хирургами по одному образцу, от примитивных салонных разговоров, так искусно огибающих камни преткновения в вопросах политики, социологии, даже истории, потому что Америка упорно отрицает влияние других стран на лико Земли, которое они имеют счастье сейчас наблюдать. Они жадно всматриваются ему в глаза, они по кусочку разворовывают его тело, чтобы потом, наедине друг с другом, до мельчайших подробностей разобрать его личность, не имея ни малейшего понятия о его сути.

Они восторженны и любезны, они на самом деле счастливы наблюдать его сегодня, наслаждаясь блюдом, поданными для них мисс Старк. Вот кто он для них — экзотическое блюдо, редкий зверь, которого раз в год дозволяется погладить по полосатой шкуре, чтобы после, во мраке своей ограниченности, пустотелости, пресыщенной бесполезности лелеять чувство сопричастности, может быть, даже смелости.

Но единственный человек на этом фестивале плоти и красок, который осмеливался подергать тигра за усы, появляться не торопился.

— Мистер Дум, вы намерены продемонстрировать что-то из своих разработок на предстоящем СтаркЭкспо?

Виктор переводит взгляд на высушенного, как вобла, вояку, прокручивая в пальцах хрупкую ножку бокала с шампанским.

— Доктор.

— Простите?

— Доктор Дум. Или, для вас, Его Величество. Допустимо так же Ваша Милость при близком знакомстве, а ведь мы с вами знакомы очень близко, не так ли? Иначе почему две моих камеры уже больше полугода занимают ваши шпионы? Вы совсем про них забыли. Так платит президент за верность своих солдат?

— Вы что-то путаете, мы не отправляем шпионов в дружественные государства.

— Позвольте усомниться.

— Ваше право. И все же, нам ожидать чего-то сенсационного?

Этот вояка — тертый калач, и это на самом деле хорошо, Дум не любит, когда все просто. Простота ведет к покою, покой — к стагнации. Застой губителен, покой ведет к деградации. Но если действие противоположно покою, означает ли это, что действие же равно хаосу? В какой точке искривляется эта прямая, оборачиваясь лентой Мебиуса? Люди всегда были слишком многословны, суетливы, их жизнь похожа на броуновское движение, без смысла, без порядка. С этим он пытался бороться, как мудрый пастырь направляя и лелея свои стада, но хаос всегда находил лазейку. Именно это заставило его попытаться взглянуть на мир под другим углом, чтобы разгадать наконец эту головоломку, но чем глубже он погружался в первопричины порядка и хаоса, если угодно, дихотомии добра и зла, тем сложнее было отделить одно от другого.

Виктору нравится думать, что он лишь инструмент в руках прогресса, долото, отсекающее все лишнее. Он не провозглашал себя диктатором, это право вложили в его руки те, кто доверился ему. Но Дум считал себя достойным этого дара — не как сверхчеловек, но как тот, кто видит, каким должен быть мир, и имеет силу, волю и разум воплотить его.

— Нет, — это не должно было звучать как приговор, но что-то меняется в его голосе, как будто он заранее отменяет все, что Америка была готова продемонстрировать миру, как будто низводит это до уровня сырой глины, из которой гончар никак не может вылепить первую в мире плошку.

— Не верите в свои силы?

— Верю в то, что они должны оставаться неожиданностью.

Толпа обступает его плотнее. Америка боготворит своих психопатов.

~ • ~

Он видит Старк, пристроившейся на высоком стуле возле барной стойки. Роскошное платье не скрывает простых вьетнамок, звучно шлепающих по пяткам при каждом шаге. Виктор думает, что имеет право знать, ради чего затевался весь этот фарс, но его встречает такой поток ненависти, будто он без спроса вторгся даже не на чужую вечеринку, а в чужую спальню.

Он приподнимает бровь, выслушивая желчные претензии в свой адрес, и даже не сразу вспоминает, кого именно имеет в виду Старк — женщины ни в его, ни в ее постели не задерживались, и последняя не стала исключением. Амара Перера, по истине гениальный ум, соперничающий только с ее амбициями. Он организовал для нее лабораторию в Кембриджском университете, после чего ее внимание переключилось на того, кто мог стать ее следующей ступенью в этой лестнице на вершину мира. Виктор не был в обиде, они получили друг от друга именно то, что хотели.

Он протяжно выдыхает, и бармен понятливо сам придвигает ему наполненный виски бокал, который Виктор выпивает, пока в пальцах медленно тлеет сигарилла.

— Женщины, — выдыхает он, кивком прося повторить и, подхватывая свежий бокал, следует за Старк.

~ • ~

Вход в лабораторию перегораживает минное поле из микросхем и какого-то металлолома. Виктор чуть морщится, аккуратно переступая через детали — может быть он и предвестник хаоса, но любой беспорядок всегда вызывал в нем негодование. Возможно, это родилось в те времена, когда нищенствующий табор с трепетом относился к каждому обломку, каждому элементу хлама, который при должном уме и сноровке можно было использовать в будущем, может, дело было в предельно рациональном мышлении Дума.

Старк он находит прижавшейся спиной к корпусу лишенной половины деталей ретро-машины. Он недостаточно хорош в автомобилестроении, чтобы с точностью назвать модель. Без брони Железного Человека, с подтянутыми к подбородку коленями, открытыми плечами и босыми ногами она кажется ему непривычно уязвимой.

Непозволительно оголенной.

Хрупкой.

— Ты должна мне, Старк, — нависая над ней и покачиваясь с носка на пятку, сухо роняет Дум. — Не каждый может себе позволить короля в качестве тамады на вечер.

Он расстегивает пуговицы пиджака и, аккуратно отпихивая ногой мешающий хлам, садится рядом, вытягивая одну ногу, а на колено второй опуская руку с зажатым в пальцах бокалом.

— Если тебе от этого станет легче, она предпочла мне кибернетика из Токио. Его зовут Сато, — Виктор усмехается, и пронизанное бледными шрамами лицо вдруг ломается, комкается, словно бумажная маска. — Могу назвать примерно двадцать человек с фамилией Сато, у девчонки напрочь отсутствует вкус.

Он достает портсигар и протягивает его женщине, которая за несколько лет превратилась из непримиримого врага в... в кого, он и сам затруднялся ответить.

— И так, это ты меня пригласила, — кусочек ало-золотого — ну конечно же — картона падает ей на колени. — Что примечательно, я не вижу никого из твоих миньонов. Кроме вон того, недовольного, — он кивает на подбирающего разбросанный хлам Дубину, — сомневаюсь, что он способен на что-то большее, чем поставить мне подножку. Что дальше?